РГ: Сегодня, если ученый открыто демонстрирует заинтересованность в сфере, не относящейся к науке, он больше не считается «делающим хорошую науку».
МУ: Я думаю так же. Их идея, как Вы видите, заключается в том, что им в самом деле не нужны новые идеи. Все, что им нужно, – немножечко нового в рамках старого или немного за их пределами. Но они не хотят ничего по-настоящему нового. Новое их пугает, так как оно не имеет отношения к тому, что они делают. Идея, будто наука занимается чем-то новым, – глубоко ошибочна. Им нужна новизна только в определенных границах. Открытость в определенных границах; но если у вас есть что-то действительно новое, что разрушает их профессиональную карьеру и заставляет их учиться, то они напугаются. Им нужны просто приятные незначительные вариации того, что уже имеется, что очень интересно. «Вот это и есть то самое, это очень интересно, он сказал что-то новое», – однако, ничего действительно нового здесь нет. Они вообще не поняли бы действительно нового. Они, вероятно, посчитали бы это вздором.
РГ: Думаю, они хотят некоторой последовательности мыслей.
МУ: Они хотят безопасности, психологической безопасности. Они хотят принадлежать к группе.
РГ: Например, поиск теории Великого объединения в физике. Теперь что...
МУ: Мои философские представления весьма просты. Одно из них: наука – это человеческая деятельность. В любой человеческой деятельности возникает вопрос о добре и зле, или человеческой нравственности. Как может наука, будучи человеческой деятельностью, отделяться от всех добродетелей и ценностей? Я полагаю, это очень простая идея.
РГ: Касательно Вашей позиции – одновременно философской и практической. Мне любопытно Ваше мнение по одному интересному вопросу. Многие религиозные тексты мира были написаны в обстановке и состоянии глубокой интроспекции, в то время, как Бхагавад-Гита создавалась на поле битвы. Вам известно что-либо о Бхагавад-Гите?
МУ: Нет.
РГ: Это - разговор между двумя лицами. Одно из них – Арджуна – воин на поле битвы, втянутый в братоубийственную войну. Он уже собирался сразиться со своим братом и двоюродными братьями, когда вдруг заявил: «Я не хочу убивать. Чего я достигну, убивая их? Даже если я получу царство, я не обрадуюсь этому. Следовательно, зачем мне сражаться в этой войне?» И затем, в ответ, он выслушивает философское рассуждение о природе мира и действительности, которое в конце концов вынуждает его сражаться и выиграть битву. Таким образом, это считается значимой демонстрацией практического применения теологии.
МУ: Это интересная точка зрения. Я участвовал в Манхэттенском проекте в Беркли, Калифорния, во время войны, и люди часто спрашивали: «Каково теперь Ваше отношение к Вашему участию в этом проекте?» Я думаю, в некоторых отношениях это было ошибкой, но легкого решения здесь не было.
РГ: Это многоплановая проблема.
МУ: Не знаю. Но я определенно ощущаю, что аргументация Запада в настоящий момент состоит в том, что они должны защищать западные ценности свободы и социальной справедливости и тому подобное в процессе истребления миллионов людей, а это ведь не имеет смысла. Они скажут: «Да, этот мир несовершенен, и наши средства и альтернативы тоже ограничены».
